Рецензия на рассказ Марины Цветаевой "Башня в плюще"
“Башня в плюще” — рассказ о детстве, написанный М.Цветаевой 16 июля 1933 года. Осенью 1904 – весной 1905 Цветаева обучалась вместе с сестрой Анастасией в немецком пансионе во Фрейбурге (Германия). Автор описывает время пасхальных каникул, на которые всех пансионерок забирали домой: всех, кроме Цветаевых. Чувство одиночества, неуемной скуки – от пребывания в пустом классе, тоски – от безучастного, равнодушного перелистывания страниц хрестоматий «в ожидании завтрашней, ничего не обещающей, Пасхи». Одиночество не покидает Цветаеву на протяжении всей жизни, начиная с самого детства, когда это одиночество было единством себя в себе, началом сформировавшейся личности Марины, той Марины, которую знали сестры пансиона, после — современники Цветаевой, сейчас — мы.
Манерой повествования автора является изъятие из памяти какого-то отрывка, запечатлевшегося и понятого еще не взрослым человеком, но уже не просто ребенком – поэтом. В рассказе описывается очередной день из жизни маленькой Марины, когда ничто, казалось, не предвещало никаких изменений, событий…. Ворвавшаяся «в пустой класс» истопница Мария приносит известие о том, что некий господин, «не молодой и не старый, как надо» ждет их в «зеленой комнате». «Зеленая комната», заветная, начальницына, она же приемная». Зеленая «от <…> зеленых занавесей». Акцент автора на цветовой гамме, тонах и полутонах говорит скорее не только о предпочтениях хозяйки помещения, тоже — о характере. Зеленый цвет приятен для глаз, успокаивает, создает ощущение тепла, уюта, мягкости, «заветности», зеленого сада, который прячет, скрывает от внешнего мира с его голодными глазами, истощенностью, недолюбленностью. Скрытость дома со всеми его чудесами схожа с образом таинственного «гнезда» и сада хлыстовок в одноименном рассказе. Комната начальницы становится местом уединения, где иногда удавалось выпить чашку настоящего чая, а не «овсяного кофе без сахара». Поэтому возможность провести праздник в кругу семьи господина Майера, отца «летних друзей Карла и Марилэ» становится надеждой — для Аси, и подозрением — для Марины. Ася, как младшая, воспринимает новость так, как воспринял бы любой другой обычный ребенок — с радостью, смущением и некоторой стеснительностью, проявившейся, когда она «все-таки догадывается и осмеливается осведомиться: вырос ли Карл и докуда теперь отцу». А Марина, по свойственному ей поведению — проникновения в глубины ситуации и прослеживания всех ее возможных и невозможных поворотов — приняла всю радость предстоящего праздника в «насурьмленную бровь». Она задумывается, пытается осознать ситуацию: берут — не берут, везут — не везут, приедут — не приедут. Вероятно, поэтому Марине кажется, «что ему страшно хочется <…> подмигнуть»: ему — господину Майеру.
Утренние переодевания, выбор платья (будничного, праздничного), в котором «ни на дерево, ни под дерево», детские мысли: какое Марилино платье по приезду в семью Майеров достанется Асе, какое — Марине. А пока — только совместный с истопницей Марией завтрак, и снова — ожидание, ожидание, ожидание. И даже непривычное Асино незасыпание во время проповеди, а вместо того — тихое и крупное плаканье, когда мысль «не приехал» — лучше, чем «А вдруг приехал? И, не застав, уехал? Нынче ведь пасхальное воскресенье, весь город подымется в «Ангела», герр Майер ведь с провизией, он не может ждать». Но ожидание становится бесконечным. Именно это ожидание сближает сестер: неприступную Марину и доверчивую Асю.
Для «только нас двух — целая фрейлейн Энни…». Ощущение исключительности, прослеживающееся в этой фразе, пожалуй, пронесено М.Цветаевой через все ее творчество, через всю жизнь. Обособленность характера была впору той обособленности от внешнего мира, в которую Цветаеву загоняли обстоятельства, но и в которую она сама себя загоняла, не желая быть подобием кого бы то ни было. Понимание своей исключительности и невписываемость в принятые обществом рамки скорее осложняло все возможные положения: неуемная откровенность и открытость не раз были причиной скандалов, ссор, споров. Одна — против всех и вся, одна — все. Одна — всё.
Уже в детстве сформировалась и манера поведения, и сам облик личности Цветаевой. Более зрелый возраст всего лишь еще раз, более красочно подчеркнул все достоинства и недостатки самовыражения. Границы становились более четкими, и Марина представала в платье, вне моды, в серебряных кольцах, точно жрица, со всей своей откровенностью и прямотой высказываний, чувством и ощущением Слова перед благодарными и неблагодарными слушателями, друзьями.
Исключительность, на грани с отделимостью, отдельностью не столько сестринского единства, сколько самого цветаевского мира от всякого другого, от любого другого, от всего. Насурьмленность брови, насупленность — признаки ребенка недовольного, неудовлетворенного чем-то, кем-то, обстоятельствами ли, общением ли. А у Цветаевой было и то, и другое. В какой-то степени она была философом. Всем достаточно хорошо известна фраза Марины: "После такой матери мне оставалось только одно: стать поэтом", в которой прослеживается сократовская философия. Вряд ли даже после такой матери, скорее — после многочисленных переездов, лишающих постоянного места жительства, после отсутствия благополучного детства, могущего быть проведенным в лучших пансионах и школах, после достатка в Маринином понимании достаточности всего, ей необходимого. А этого не случилось.
Случилась поездка в Тур-унд-Таксис. Одна из немногих, которая запечатлелась в памяти ребенка так же, как поездка к хлыстовкам во время отдыха в Тарусе и многие другие, многие, но не всякие — особые. Поездки, ходьба, пешеходность – присутствует как отличительный признак самой Марины: ходок по жизни, чтобы выбрать, избрать свой истинный путь, и для этого проходятся километры, сбиваются ноги, но всегда остается гордость и собственное понимание мира – то, что никому отобрать не под силу. Мотив ходьбы (поездки) сродни движению вперед, к неузнанному, неизведанному, что еще только предстоит познать, понять. Это движение самой жизни, мысли, а мысль Цветаевой неудержима, хаотична, спонтанна, наполнена экспрессией, что можно увидеть по строению прозаических произведений Марины: они лишены логики и последовательного повествования событий, действий – авторские перебивы, лирические отступления-размышления являются еще одной отличительной чертой прозы М.Цветаевой, что выделяет ее среди произведений всех остальных авторов.
Поездку в Тур-унд-Таксис Цветаева описывает так: «Башни не оказалось никакой. Оказался белый дом с террасой <…>». Вероятно, белый дом ассоциировался с дворцом, если ему предшествовала башня с могущей быть заключенной в ней принцессой, которую непременно нужно вызволить — либо принцу, либо самой Марине.
В белом доме жила Княгиня, настоящая, та, кто угощает «не живописуемым чаем», оказавшимся на самом деле «чистокровным шоколадом»; песочным печеньем, не могущим быть в пансионе по нищете и явившимся в какой-то степени «праздником живота»; и позволяющая играть с собакой, которую можно и нужно в обе щеки – целовать. «Мы всю жизнь целуем!», пишет Марина в «Башне», и ни ее, ни Асю не смущает возможность наличия блох у собаки, собака чиста – для Марины, это жизнь, увиденная за пределами пансиона, а жизнь не может быть иной. Целование продолжается до тех пор, пока «в глазах то, откуда не хочется, те, от кого» «непоправимо везут и неизбежно доставят <…> туда, куда не хочется». Нежелание находиться в стенах пансиона, неприятие места временного «заключения» накладывает отпечаток грусти и тоски по родным местам. Цветаева показывает, что ей хорошо там, где есть свобода, именно чувство свободы, остро ощущаемое и требуемое поэту всегда и везде, становится острой необходимостью, от которой она пытается избавиться на протяжении всей своей жизни. Многочисленные знакомства, общение с обычными людьми и поэтами ненадолго способно вывести душу Цветаевой из некоей экзальтированности. Неспособность нарушить кем-то установленные рамки приводит к замыканию в себе, концентрированности на себе, на своем понимании всего и всех.
Так, в голодном пансионе среди всех пансионерок Марине запомнилась только одна девочка, Анита Яутц, которая «ест без отвращения и, когда удается, за всех, то есть слизывает у всех» с хлеба «красный тошный растительный клей», будучи «вечно голодной, несчастной, всеядной, на редкость прожорливой бразилианкой».
Единственным человеком, кто был симпатичен Цветаевым в пансионе, была истопница Мария, одолжившая на время праздничной прогулки в Тур-унд-Таксис сестрам свои кружевные воротнички, симпатична, потому что ей «тоже <…> плохо» там. Можно предположить, что Мария, в рассказе кроткая, милая девушка, называющая Марину и Асю ангелами, стала прототипом самой Богородицы. Мария опекала в силу своих возможностей сестер Цветаевых так, как заботилась о Иисусе его мать.
Рисуя образ фрейлейн Паулы, Цветаева в первую очередь представила себя и Асю. Скорее – какой она видела себя и сестру («я — необычайно одарена», Ася – необычайно любвеобильна) глазами Паулы: Маринина одаренность заключалась в получении журналов «Друг детей» и «Родник» и цитировании стихотворений классиков, а Асина любвеобильность — в вытирании «после каждой еды» рук, за неимением салфеток, «о верх все того же черного платья невинной, умиленной фрейлейн Паула», что происходило вполне осознанно. Вероятно, находясь без пристального внимания матери, девочки могли делать то, что обычно – нельзя. В пансионе не существовали законы, царившие в семье Цветаевых, но существовали другие. Прогибание под новые отрицало наличие и действенность старых, тем самым, определяя новые границы свободы личности, но не свободы движения. Цветаева — человек движения еще с детства, нахождение в пансионе лишало этой возможности, что действительно сказывалось на замкнутом характере Марины.
«Башня в плюще» — рассказ не просто содержащий мемуарные воспоминания поэта о детстве, но, прежде всего, передающий духовное состояние Марины, ее чувства, особое, не сравнимое ни с чем и чьим-либо отношение к действительности, ко всему, что окружало маленькую Марину. Этому рассказу, как и всему прозаическому творческому наследию Цветаевой, присущи разноуровневая структура построения, не соотносима с установленными границами рассказа, повести, очерка. Авторские перебивы имеют место и в «Башне», что в очередной раз указывает на потоковость мысли, потоковость авторского сознания М.Цветаевой. Произведение автопсихологично и автобиографично в том смысле, что в нем художественно осмыслены факты из жизни поэта. Признаки неомифологизма, проявляющиеся в описании «начальницыной комнаты», затем и «белого дома с террасой» расшифровываются поэтом через посредство библейских и античных мифов, благодаря чему автобиографическая проза М.Цветаевой приобретает общечеловеческую, философскую значимость.