A famous poem bu M.V.Lomonosov is presented as a single whole text having clear-cut inner logic, harmonious composition, well thought-out rhytmic organization and system of images.
“Разговор с Анакреоном” — одно из наиболее известных и, казалось бы, изученных произведений М.В.Ломоносова. Ни одна работа о творчестве поэта не обходится без традиционных цитат о “геройском шуме” и “возлюбленной Матери” — России, что дает основание исследователям утверждать: именно в данном стихотворении Ломоносов выразил свое представление о задачах поэзии и назначении поэта, которое совпадало с требованиями классицизма. Наряду с этим “Разговор с Анакреоном” воспринимался либо слишком прямолинейно, как “полемически обращенный к определенному классовому адресату”, либо крайне однозначно: “Ломоносов четко разделяет личную жизнь поэта и его поэтическое творчество” . Не менее странно звучит и мысль, что “стихотворение проникнуто антивоенным духом, в нем прославляется человеческий труд” . Таким образом, позиция Ломоносова в “Разговоре с Анакреоном” представлялась довольно упрощенно, в результате чего и все стихотворение в целом воспринималось как простая декларация, форма которой могла и не учитываться. Наиболее показательны в этом отношении хрестоматии по русской литературе ХVIII века А.В.Кокорева и А.В.Западова, где из текста ничтоже сумняшеся изъяты соответственно ХХIII и ХI оды, что разрушает смысловое и художественное единство произведения.
Уже Д.К.Мотольская обозначила явное внутреннее противоречие в позиции Ломоносова в “Разговоре”: “Он подавлял в себе поэта-лирика, но тем не менее интимная лирическая струя никогда не замирала в его творчестве” . Попытка вскрыть внутреннюю логику стихотворения и осмыслить его форму была сделана А.В.Западовым. Однако только Е.Н.Лебедев, рассмотрев “Разговор с Анакреоном” “в контексте общих представлений Ломоносова об истине, о нравственной свободе”, пришел к выводу, что поэт не проповедует гражданский долг, а признается в любви к России. Именно в этой любви, по мнению исследователя, возможно совмещении личного и общего, в чем и состоит истина. И все-таки при практически полной философской исчерпанности разбор Е.Н.Лебедева не учитывает особенностей формы ломоносовского стихотворения, фокусируется только на концептуально-смысловом плане.
Попытаемся осмыслить ломоносовский текст как универсальное целое, где значимы не только мысли поэта, но и форма их выражения.
“Разговор с Анакреоном” Ломоносов пишет в 1761 г. Это одно из последних его стихотворных произведений, которые вполне можно считать своеобразным “художественно-философским завещанием”.
Ломоносов в “Риторике” как пример поэтического силлогизма приводил собственный перевод “Памятника” Горация. Однако, в отличие от последующей поэтической традиции (Державин, Пушкин), он не пытался сделать перевод поводом для оценки собственного поэтического творчества. Эта задача в определенной мере решается в “Разговоре с Анакреоном”, где глубина философской мысли соединилась с поэтическим мастерством зрелого стихотворца.
Прежде всего обращает на себя внимание жанр произведения. “Разговор”, по определению Ломоносова в “Риторике”, — это “когда данную материю предлагают два, или три, или больше вымышленных лиц, разговаривая между собою” ( 276), т. е. это “диалог”, “беседа”. Выбирая жанр, Ломоносов уходил от характерной монологичности оды (а равно и надписи, переложения, размышления — жанров, традиционных для поэта), а следовательно, и от замкнутости монолога. Именно разговор, диалог предполагал открытость реплик, идей и позиций, что влекло за собой большую свободу, простоту и естественность.
В 249 “Риторики” Ломоносов писал, что “расположение”, т.е. композиция, “полезно и необходимо нужно, ибо что пользы есть в великом множестве разных идей, ежели они не расположены надлежащим образом? Храброго вождя искусство состоит не в одном выборе добрых и мужественных воинов, но не меньше зависит и от приличного установления полков”. Композиция “Разговора с Анакреоном” внешне очень проста. Стихотворение состоит из переложений четырех од Анакреона, последовательно чередующихся с ответами самого Ломоносова. Чередование этих пар строго продумано, спаяно внутренней логикой, а потому полностью исключает перестановки или сокращения текста.
В оде I Анакреон четко заявляет об основной направленности своей поэзии, подчеркивая:
Да гусли поневоле
Любовь мне петь велят .
Ломоносов переводит эту оду трехстопным ямбом с перекрестной рифмой, что передавало легкость и изящество анакреоновой мысли.
Ответ Ломоносова строится как подражание своему собеседнику, прежде всего, по форме. Это тот же трехстопный ямб с перекрестной рифмой. И смысл ответа сводится к определению объекта поэтического изображения. Однако подражая, Ломоносов одновременно заявляет о своей непохожести:
Мне струны поневоле
Звучат геройский шум.
…………………………
Героев славой вечной
Я больше восхищен.
Акцентируя свое “я” в последней строке, Ломоносов заявляет о возможности индивидуального, самостоятельного поэтического выбора.
В следующей оде ХХIII Анакреон углубляет свою мысль. Античный поэт воспевает любовь, вино, веселье, поскольку это соответствует мироощущению, это его жизненная философия и позиция. Зная, что “жизни положен срок”,
Не лучше ль без терзанья
С приятельми гулять
И нежны воздыханья
К любезной посылать.
Трехстопный ямб и здесь подчеркивает естественность позиции поэта, легкость принимаемых им решений.
Ответ Ломоносова на эту оду идентичен по форме, но размышления его приобретают все большую самостоятельность. Ломоносов решается оценить позицию Анакреона, право на это ему дает время:
Анакреон, ты верно
Великий философ...
А.В.Западов и другие исследователи считают, что эти строки пронизаны авторской иронией. Действительно, в первой строке смысловое ударение падает на слово “верно”. Если бы оно было вводным, то ирония была бы очевидна. Однако во всех печатных текстах (а рукопись не сохранилась) “верно” выступает как самостоятельная лексическая единица (в значении “действительно”), подчеркивая смысловую насыщенность второй строки. А последующие десять строк раскрывают мысль Ломоносова. Главным для него является то, что Анакреон “жил по тем законам, / Которые писал”. Эта естественность, органичность жизненной позиции Анакреона-человека — одна из причин бессмертия Анакреона-поэта:
Но славой после року
Ты мог до нас дожить.
Неожиданно резко звучат последние четыре строки ответа, посвященные Луцию Аннее Сенеке, римскому философу-стоику. И обращается к нему Ломоносов совсем не случайно. Сенека проповедовал отказ от радостей жизни, полный аскетизм, хотя в обыденной жизни понимал толк в наслаждениях. Но перед лицом смерти, по его мнению, человек должен от них отказаться. Совершенно очевидно, что позиция Сенеки абсолютно противоположна позиции Анакреона. Во-первых, потому что она искусственна (“правила сложил”), во-вторых, потому что она умозрительна (“И кто по оным жил?”). Сам Ломоносов категоричен в отрицании Сенеки (“Возьмите прочь”), а поэтому последние четыре строки, звучащие явно иронично, — это еще один довод в пользу Анакреона.
В этой паре стихотворений обозначается важная тема — тема жизни и смерти. Слово “жизнь”, формы глагола “жить”, равно как слова “смерть”, “кончина”, “рок”, пронизывают текст всего “Разговора с Анакреоном”. Второй ответ Ломоносова ставит проблему возможного изменения жизни или манеры поведения в ожидании “рока”.
Ода ХI Анакреона, безусловно, продолжает размышления на эту тему. Анакреон не хочет обращать внимания на старость, хотя она все заметнее окружающим. Он убежден, что
... должен старичок
Тем больше веселиться,
Чем ближе видит рок.
Лысый старичок с зеркалом в руках, безудержно веселящийся, выглядит довольно нелепо. Особенно выразительно слово “старичок” (Ср. у Кантемира: “Что найпаче старику / Должно веселиться, / Ибо смерти ближе он” 10). Трехстопный ямб в данном случае создает ощущение приплясывания, что делает образ еще более выразительным. Казалось бы, Анакреон, как и в предыдущей ХХIII оде, остается верен себе и своим жизненным принципам, но центральный зрительный образ заставляет усомниться в однозначности предыдущей оценки: нет, Анакреон — не идеал, в его поэзии есть определенные изъяны. Напрашивается вопрос о другом варианте.
Каков же ответ Ломоносова? Он противопоставляет Анакреону (“роскошен, весел, сладок”) ворчащего и нахмуренного Катона, ярого республиканца, фанатично служащего идее. Анакреон и Катон — явные антагонисты:
. …Ты жизнь употреблял как временну утеху,
Он жизнь пренебрегал к республики успеху...
В своем противостоянии Анакреону Катон, безусловно, близок к Сенеке. Но в отличие от последнего он жил не по сложенным правилам. “Однако я за Рим, за вольность твердо стану”, — такова жизненная позиция Катона, и он пойдет на все, даже на убийство (отсюда — кинжал в его руках). Практически все исследователи, кроме Е.Н.Лебедева, приходили к выводу, что Ломоносов в конце концов оказывается на стороне Катона. Однако при этом не учитывалось то, что Катон у Ломоносова непривлекателен: “ворчит, нахмурившись”, “Его угрюмством в Рим не возвращен покой” “жизнь пренебрегал”, “сам себе был смертный супостат”. Он фанатик, готовый на убийство и кончивший жизнь самоубийством, т. е. преступивший нравственные нормы и заповеди. В результате Анакреон — комичен, а Катон — страшен. При всей разности они схожи в одном — в своем максимализме. И Ломоносов приходит к такому выводу:
...Несходства чудны вдруг и сходства понял я,
Умнее кто из вас, другой будь в том судья.
Анакреон и Катон равновелики, равноценны. Каждый из них — личность, по-своему цельная и самобытная. Признание самоценности личности, закономерности индивидуального выбора оказывается для Ломоносова главным итогом размышлений.
Значимость этого ответа в тексте “Разговора с Анакреоном” подчеркивается интонационно-ритмически и графически. Ломоносов отказывается от легкого трехстопного ямба и пишет ответ шестистопным ямбом с парной рифмой (“александрийским” стихом), неторопливым, спокойным, соответствующим глубоким размышлениям автора. Этим он практически отграничивает себя от Анакреона, по сути дела обретает собственный голос и взгляд на мир.
Центральный образ оды XXVIII — “любезная ” Анакреона, портрет которой он хочет заказать художнику. Но прежде сам поэт словом прописывает черты своей возлюбленной. Обращение к художнику носит в стихе условный характер, поскольку истинный живописец — сам поэт. Его слова-краски насыщены и густы, в них нет полутонов: “кудри черны”, “очи небесны”, “Дай из роз в лице ей крови / И как снег представь белу”. В портрете явно подчеркивается чувственность образа: “взор прелестный”, “приятные уста”, “прекрасная шея”, “И не тщись всю грудь закрыть”. Последний мазок поэта удивительно эффектен: “Надевай же платье ало...” Ломоносов в переводе находит тот цвет, который наиболее соответствует чувственности героини. Алый — это не просто красный, а горящий, живой, горячий, вызывающий цвет. (Ср.: в переводе А.Д.Кантемира — “бледно-багряна одежда” 11, а у Н.А.Львова — “риза пурпурова” 12). Зрительный ряд дополняет “благовоние духов”. Протяжность звуков дает возможность почувствовать влекущую, окутывающую пряность аромата. “Любезная” Анакреона прекрасна своей чувственностью, она обещает любовь и наслаждение, т.е. то, что поэт ценит выше всего. Ломоносов переводит эту оду четырехстопным хореем, который, по его мнению, лучше всего может выразить обыкновенные “аффекты” (чувства). Важно и то, что Ломоносов разбивает текст на строфы, октавы, тем самым фиксируя отдельные черты в портрете, делая их более рельефными.
Последняя строка оды (“Молви ж, дорогой портрет”) рождает мысль, что “девушка” Анакреона — это его Муза, Муза любви, наслаждения и веселья.
Первые строки последнего ответа Ломоносова —
Ты счастлив сею красотою
И мастерством, Анакреон... —
еще раз подчеркивают мысль, прозвучавшую в предыдущем ответе, о том, что каждый волен выбирать свой образ жизни, свой поэтический идеал, у каждого свое представление о прекрасном. Здесь не может быть единого и однозначного мнения. Вечной, переживающей “рок”, остается поэзия. Только в ней — истина и смысл жизни поэта:
...Но счастливей ты собою
Чрез приятной лиры звон...
Анакреон — настоящий поэт. Теперь в его руках лира (не “гусли” и не “струны”, как в оде I) — атрибут истинного поэта.
И опять Ломоносов решает подражать Анакреону, но только в определении предмета изображения. Он тоже хочет создать портрет, но не любимой девушки, а возлюбленной Матери.
Далее Ломоносов рисует великолепный по своей силе и мощи аллегорический портрет России, подчеркивая ее зрелость, здоровье, материнскую силу, мудрость, величие и гордость. Изображение абсолютно лишено чувственности, оно торжественно и монументально. Ломоносов насыщает текст славянизмами (“потщись”, “чело”, “глава”, “очи”, “млеко” и др.), усеченными формами (“здравы”, “небесны”, “кудрявы”, “созревша” и др.), использует инверсию (“Огонь вложи в небесны очи / Горящих звезд в средине ночи”). Благородно, “велелепнейше” звучит любимый Ломоносовым четырехстопный ямб (его благозвучие оттеняется четырехстопным хореем). Но ответ Ломоносова отличается не только исключительной изобразительностью, в нем заключен важный для понимания всего творчества поэта смысл.
Россия — это возлюбленная Мать для Ломоносова, а поэтому он любит ее той глубокой любовью, которая естественна как сама жизнь. Но Россия — это и Богиня. Ей поклоняются, а поэты ее воспевают. Более того, Россия — Муза Ломоносова. Такая позиция и человека, и поэта ставит Ломоносова в один ряд с Анакреоном и Катоном. Отсюда и форма разговора на равных с образцовым поэтом. Эту равновеликость Ломоносов подчеркивает в тексте следующим образом:
Анакреон Ломоносов
Ода I Ответ
В целом же последний ответ Ломоносова смыкается с началом “Разговора с Анакреоном”. Заявленные в оде I и в ответе на нее Ломоносова мысли постепенно наполнились глубоким философским смыслом. Перед нами единое, целостное стихотворение с четкой внутренней логикой, стройной композицией, продуманной ритмической организацией и системой образов.
Наряду с этим “Разговор с Анакреоном” касается еще одной важной теоретической проблемы классицизма — проблемы подражания. Ломоносов в своем стихотворении демонстрирует наглядно, как перевод или переложение рождает подражание и по форме, и по содержанию (Ответ на Оду I), но затем, сохраняя форму, поэт стремится наполнить ее новым смыслом (Ответ на Оду ХХIII), а это, в свою очередь, ведет к поискам новой, индивидуальной формы (Ответ на оду ХI). Результат этого процесса — собственное, оригинальное творчество (Ответ на оду ХХVIII). Эта “схема”, обозначенная в “Разговоре с Анакреоном”, была выражением общей закономерности, характерной для литературного процесса в России ХVIII века. Осваивая античный и западноевропейский материал, русская литература не просто подражала, но, подражая, оставалась сама собой. И этот сложный процесс был залогом, условием дальнейшего самобытного развития нашей словесности.
1. Благой Д.Д. История русской литературы ХVIII века. М., 1951. С. 188.
2. Орлов П.А. История русской литературы ХVIII века. М., 1991. С. 56.
3. Западов А.В. Поэты ХVIII века. М.В.Ломоносов. Г.Р.Державин. М., 1979. С. 51.
4. Кокорев А.В. Хрестоматия по русской литературе ХVIII века. М., 1965; Западов В.А. Русская литература ХVIII века, 1700 — 1775: Хрестоматия. М., 1979.
5. История русской литературы: В 10 т. Т. 3. М.; Л., 1941. С. 348.
6. Западов А.В. Поэты ХVIII века.
7. Лебедев Е.Н. Ломоносов. М., 1990. С. 587.
8. Там же.
9. Ломоносов М.В. Полн. собр. соч.: В 10 т. Т. 8. М.; Л., 1959. С. 761-767. Все цитаты даны по этому изданию.
10. Кантемир А.Д. Собрание стихотворений. Л., 1956. С. 298.
11. Там же. С. 306.
12. Русская литература — век ХVIII. Лирика. М., 1990. С. 379.