«Чудики» в творчестве В. М. Шукшина

Творчество В. М. Шукшина, прозаика, кинодраматурга, режиссера, актера, развивалось по своим глубоко индивидуальным законам. Шукшин открывал возможности разных жанров и видов искусства, их тяготение к единству, блестяще реализуя этот синтез. Колыбелью творчества В. Шукшина стала деревня. Память, размышления о жизни вели его в село, здесь он видел острейшие конфликты, которые побуждали к глубоким размышлениям о жизни. Он писал романы, сатирические комедии, сценарии. Но, на мой взгляд, наиболее полно талант В. Шукшина раскрылся в жанре короткого рассказа. Герои Шукшина - сельские жители. Важнейшей основой обрисовки характеров стал быт, повседневность. Интересна деталь: герои Шукшина почти не показаны в труде. Автор считает, что бытовая сфера жизни способствует более глубокому раскрытию характера человека.

В. Шукшин вывел новый тип героя. Его «чудики» своим существованием, поступками опровергают узость и ограниченность обычных представлений о человеке и жизни. Это фантазеры и мечтатели. Причем мечтают герои Шукшина о вещах недостижимых: об изобретении лекарства от рака («Митька Ермолаев»), избавлении мира от микробов («Микроскоп») и т. д.

Одним из самых любимых мною произведений В. Шукшина является рассказ «Даешь сердце». Начинается он с описания необычного случая: «Дня за три до Нового года, глухой морозной ночью, в селе Николаевке… гулко ахнули два выстрела… И кто-то крикнул: - Даешь сердце!».

Эта почти детективная завязка приводит к неожиданному развитию сюжета. Оказывается, что стрелял ветфельдшер Козулик, самый незаметный человек в Николаевке, появившийся здесь полгода назад. И вот этот неразговорчивый мужик пятидесяти лет, «полный и рыхлый», выскочил ночью из дома и «дважды саданул из ружья в небо».

Его поступок озадачил всех, особенно участкового милиционера, который с нескрываемым удивлением узнает, что ночной «салют» произведен в честь небывалой победы в медицине: в далеком Кейптауне была впервые осуществлена пересадка человеческого сердца.

В. Шукшин - блестящий мастер диалога, тонко, через систему фраз, он выстраивает два мира: один, где господствует обюрокраченное мышление; другой - мир чистого сердца и искреннего порыва. Участковый не понимает, зачем нужно было палить в небо, нарушая «общественный порядок трудящихся», если этот «патологический случай» произошел не в родной Николаевке и не с ближайшими родственниками Козулина: «Мало ли еще будет каких достижений! Вы нам всех граждан психопатами сделаете».

Однако кульминация еще впереди. Участковый, не желающий понять Козулина, задает последний и самый главный вопрос: «А чего вы-то салютовать кинулись? Ведь это не по вашей части победа-то - вы же ветеринар. Не кобыле же сердце пересадили». И вдруг тихий Козулин вспыхнул, весь напрягся и закричал: «Не смейте так говорить!».

Как много выразил Шукшин в порыве своего героя. Этот пятидесятилетний мужчина, не вызывающий к себе никакого интереса, наверное, в молодости мечтал о чем-то великом, хотел стать знаменитым хирургом, совершать научные открытия, избавлять людей от смерти. Но это не сбылось. Живет герой бобылем, ни с кем дружбы не водит, занимается не тем, о чем мечтал. Однако в этом угрюмом человеке сохранились стремление к высокому и какой-то по-детски чистый восторг перед небывалым, перед тем, о чем и мечтать-то было невозможно. Потому и вскочил ночью, и начал стрелять в небо. Пусть не он, а кто-то другой совершил научный подвиг. Разве в этом дело?

Образом Козулина Шукшин опровергает ограниченность обедненных представлений о человеке и жизни. Его герой, названный участковым «шизей» и «контуженным», оказывается духовно выше и тоньше тех, кто призван вершить судьбы людей, хоть и в местном масштабе.

Финал рассказа печален: Козулину легче согласиться с тем, что он «шизя», чем объяснить свой поступок. К сожалению, в нашей жизни нет места высоким порывам.

Однако рассказ, на мой взгляд, все же о том, что в жизни человека всегда есть место для мечты, для высокого вдохновения, для понимания красоты поступков и свершений. Этой верой в человека, в глубину его души пронизано все творчество Василия Макаровича Шукшина. Это доверие к человеку ощущается и в романе «Любавины», и в горькой истории Егора Прокудина («Калина красная»), и во многих рассказах писателя, так рано ушедшего от нас.

Шукшин очень скуп на слова. Но это не экономия, а элегантность писателя, который умеет вкладывать в старые слова новый смысл. Можно, например, долго и нудно повествовать о человеке, лишенном чувства юмора. Можно, как Шукшин, ограничиться одним небольшим предложением: «Он совсем не умел острить, но ему ужасно хотелось».

Вот еще пример лаконичной выразительности: «Чудик уважал городских людей. Не всех, правда: хулиганов и продавцов не уважал. Побаивался».

Сравнив хулиганов с продавцами, Шукшин с конкретным сарказмом отозвался о грубых и наглых торговых работниках советского периода. И это гораздо изящнее, чем прямолинейные фельетоны и карикатуры того времени. Кроме того, в предложении дана определенная характеристика героя. Ясно, что он человек провинциальный и застенчивый. Эта характеристика усиливается эпизодом с потерянными деньгами. Чудик увидел в магазине на полу пятидесятирублевую ассигнацию. Пошутил, что богато, мол, тут люди живут, положил деньги на прилавок и ушел. А потом обнаружил, что это его собственные деньги. Большие, кстати, полмесяца тогда за полсотку работали. Но постеснялся вернуться и заявить свои права.

»Но только он представил, как он огорошит всех этим своим заявлением, как подумают многие: «Конечно, раз хозяина не нашлось, он и решил прикарманить». Нет, не пересилить себя - не протянуть руку за проклятой бумажкой. Могут еще и не отдать».

Эти краткие, но емкие фразы не только рисуют своеобразный характер героя, но и обладают социальной критикой. Казалось бы, стереотипный диалог с работницей почты, которая «знает, как нужно писать телеграммы». А сколько в нем издевки над узколобыми чиновниками всех мастей!

В аэропорту Чудик написал телеграмму жене: «Приземлились. Ветка сирени упала на грудь, милая Груша меня не забудь. Васятка».

Телеграфистка, строгая сухая женщина, прочитав телеграмму, предложила:

- Составьте иначе. Вы - взрослый человек, не в детсаде.

- Почему? - спросил Чудик. - Я ей всегда так пишу в письмах. Это же моя жена!.. Вы, наверно, подумали…

- В письмах можете писать что угодно, а телеграмма - это вид связи. Это открытый текст.

Чудик переписал.

»Приземлились. Все в порядке. Васятка». Телеграфистка сама исправила два слова: «Приземлились» и «Васятка»

Стало: «Долетели. Василий».

- «Приземлились». Вы что, космонавт, что ли?

- Ну, ладно, - сказал Чудик. - Пусть так будет».

На первый взгляд в рассказе почти ничего не происходит.

Ну съездил герой к родственникам, ну деньги потерял, за что получил от жены шумовкой по голове, ну с людьми в дороге пообщался. Никакого тебе криминала, как в современной прозе «модных» писателей, вроде Марининой или Доценко, никакой стрельбы, ни одного убийства или изнасилования. Ив то же время рассказ буквально насыщен протестом чистой человеческой души, вынужденной жить в корыстном, неблагоустроенном мире. Есть там эпизод, почти незаметный в общем течении событий, когда герой едет в поезде: «Входили и выходили разные люди, рассказывались разные истории.

Чудик тоже одну рассказал какому-то интеллигентному товарищу, когда стояли в тамбуре, курили.

- У нас в соседней деревне один дурак тоже… Схватил головешку - и за матерью. Пьяный. Она бежит от него и кричит. «Руки, кричит, руки-то не обожги, сынок!» О нем же и заботится… А он прет, пьяная харя. На мать. Представляете, каким надо быть грубым, бестактным…

- Сами придумали? - строго спросил интеллигентный товарищ, глядя на Чудика поверх очков.

- Зачем? - не понял тот. - У нас за рекой, деревня Раменское…

Интеллигентный товарищ отвернулся к окну и больше не говорил».

Так и будут отворачиваться от Чудика «интеллигентные» и не слишком интеллигентные люди. Возненавидит его и сноха, в которой слились уродливые типы всех недалеких «выходцев из деревни».

…Тут только понял Чудик, что - да, невзлюбила его сноха. А за что, действительно?

- А вот за то, что ты - никакой не ответственный, не руководитель. Знаю я ее, дуру. Помешалась на своих ответственных. А сама-то кто! Буфетчица в управлении, шишка на ровном месте. Насмотрится там и начинает… Она и меня-то тоже ненавидит - что я не ответственный, из деревни… А ведь сама из деревни! - как-то тихо и грустно изумился Дмитрий. - А вот… Детей замучила, дура, одного на пианинах замучила, другую в фигурное катание записала. Сердце кровью обливается, а - не скажи, сразу ругань».

И все-таки Чудик счастлив. Хотя бы тем, что жена с ним «иногда ласкова», что идет «рясный парной дождик» и можно снять ботинки и бежать по мокрой, теплой траве, подпрыгивать и петь громко: «Тополя-а-а, тополя-а…»