Любовная Лирика Марины Цветаевой
Марина Цветаева никогда не говорила о себе «поэтесса». Всегда — поэт. Она в своей поэзии, безусловно, женщина, но женщина сильная, смелая, могучая, она — Царь-девица, богатырка древних русских былин, вровень своему суженому и даже превосходящая его. Ее лирическая героиня только мечтает о соединении с равным. Она знает, что «не суждено, чтобы сильный с сильным соединились бы в мире сем». Встреча сильных, казалось бы, предназначенных друг другу, всегда оборачивается борьбой. Это может быть борьба на поле боя, как у Ахиллеса с Пенфесилеей, это может быть борьба на брачном ложе, борьба и тайна, как у Зигфрида и Брунгильды. Это может быть борьба самолюбий и великодуший, как в «Поэме конца». Но результат всегда один: «Не суждено, чтобы равный с равным... Так разминовываемся мы».
Но, может быть, встреча-невстреча двух равных, двух сильных — это еще очень благоприятный исход любви в мире Цветаевой. Это любовная вспышка, яркая, как молния, иногда она приходит уже поздно, когда ничего нельзя изменить (хотя изменить е самого начала ничего было нельзя), как во встрече-невстрече Ахиллеса с Пенфесилеей, объятие которых — это объятие живого и мертвой, победителя и побежденной (вернее — не побежденной, поверженной), убитой и убийцы. И она порождает тоеку на всю жизнь у тех, кем эта вспышка пережита, раз-минование не приводит к измене, все другие ничего не значат, ничего не стоят рядом с недостижимым возлюбленным, встреча с которым была неизбежна и невозможна: «Как живется Вам с другою женщиною? Без божеств? Государыню с престола сведши /с оного сошед/, как живется Вам, здоровится, можется, поется — как? С пошлиной бессмертной пошлости как справляетесь, бедняк?» Измена ничего не значит, потому что на вопрос: «Как живется Вам с стотысячной? Вам, познавшему Лилит? » — есть только один ответ: «Как живется, милый? Тяжче ли, так же ли, как мне с другим?»
Но есть множество других встреч-невстреч: когда возлюбленный слаб, когда влюбленная женщина видит в нем не мужа, но отрока, когда она не осмеливается посягнуть на него, потому что боится его присвоить, сделать не равным, а своим, и все же падает в эту бездну, притянутая его очарованием, тревога в стихах нарастает и нарастает, и срывается в безнадежность расставания. «Чьи пальцы бережные трогали твои ресницы, красота? Когда и как и где и много ли целованы твои уста — не спрашиваю. Дух мой алчущий переборол сию мечту. В тебе божественного мальчика — десятилетнего— я чту». Так начинается роман. А потом: «Здесь у каждого мысль двоякая, здесь, ездок, торопи коня. Мы пройдем, кошельком не звякая и браслетами не звеня. Уж с домами дома расходятся, а на площади шум и пляс. Здесь у ма ленькой Богородицы вся Кордова в любви клялась. У фонтана присядем молча мы, здесь, на каменное крыльцо, где впервые глазами волчьими ты нацелился мне в лицо...» И все же — попытка избежать: «Ты озорство прикончи, Да засвети свечу, чтобы с тобою нонче не было, как хочу». Но здесь разлука неизбежна, она заложена в самой сути подобного романа с неравным. Все кончается всегда одинаково: «Так, руки заложив в карманы, стою. Синеет звездный путь. Опять любить кого-нибудь? Ты уезжаешь утром рано...» «Хочу у зеркала, где муть и сон туманящий, я выпытать, куда Вам путь, и где пристанище. Я вижу мачты корабля. И Вы на палубе. Вы в дыме поезда. Поля, поля в вечерней жалобе. Вечерние поля в росе, над ними вороны. Благословляю Вас на все четыре стороны».
Но слабый возлюбленный, как правило, не просто покидает любимую, он оказывается предателем, в угоду молве, людям, своей доброй славе приносящим ее в жертву. Так поступает в поэзии Цветаевой Стенька Разин, так поступает и Гамлет: «На дне она, где ил и водоросли, спать в них ушла, но сна и там нет. Но я ее любил, как сорок тысяч братьев любить не могут... Гамлет! На дне она, где ил, ил, и последний венчик всплыл на приречных бревнах... Но я ее любил, как сорок тысяч... Меньше все ж, чем один любовник...»
Самой счастливой любовью в этом мире оказывается любовь к уже ушедшим («Пушкин», «Генералам двенадцатого года,..»). Не о них ли сказала Марина: «Любила больше Бога милых ангелов его...»