Реферат по зарубежной литературе "Особенности романа О. Хаксли как антиутопии"
Содержание:
Введение    3
Глава I. История становления жанра      5
Появление утопического жанра.    5
Утопия ХХ века. 6
Причины появления антиутопии как жанра.     7
Глава II. Особенности жанра  антиутопии и их отражение в английской и американской литературе      8
Антиутопия Г. Уэллса.      9
Антиутопия Дж. Оруэлла.    10
Антиутопия Р. Бредбери.    11
Глава III. Роман О. Хаксли «О дивный новый мир»    12
Предпосылки к написанию романа.  12
Анализ произведения. 13
Типологические параллели романа «О дивный новый мир» и других антиутопических произведений.    18
Глава IV. Социально-философские воззрения О. Хаксли      25
Заключение  31
Список  литературы     33
Введение
Актуальность   обращения   к   творчеству   О.   Хаксли определяется  как  особым  местом  Хаксли  в  рамках  англоязычной литературы  ХХ  века,  так  и  недостаточной  исследованностью в отечественном литературоведении  его  творчества,  и  в  частности романа «О дивный новый мир», как антиутопии.
Олдос Хаксли – знаковая фигура в мировой литературе ХХ  века. Его творчество в течение ряда десятилетий воспринималось в мировой критике как  своего  рода  индикатор  базовых  тенденций  развития западной литературы, более того – общественной  мысли&nb; sp; вообще.  О. Хаксли посвящены сотни работ, во многих из которых его  творчество становится  объектом  жесткой   критики,   даже   отрицается   как культурное  явление,   либо   же   рассматривается   как   явление негативное: так,  например,  Е.  Б.  Бургум[1]  рассматривает  все творчество Хаксли как свидетельство мизантропии автора, скрываемой с разной степенью искусности в разных произведениях, его цинизма презрения к реальным людям, но и здесь творчество Хаксли предстает как явление значительное и потому опасное.
При  внешней  широте  охвата  творчества Хаксли в мировом литературоведении, его роман «О дивный  новый  мир»  редко  когда рассматривается как роман антиутопия в сравнении с другими антиутопическими произведениями. Этот фактор обуславливает базовую цель данной работы – выделение особенностей романа «О дивный новый  мир» и провидение типологических параллелей с другими антиутопиями.
Основная задача работы определила и ее  структуру:  в  первой главе представлена история становления  жанра, от  утопии эпохи возрождения к антиутопии ХХ века, что является необходимым с той лишь  целью,  что  антиутопия  как  жанр  рождается  в   споре   с утопическим сознанием; во второй главе отражены особенности  жанра и приведен ряд наиболее показательных антиутопических произведений; в главе III даны анализ произведения и выделение его особенностей   в  сравнении  с  представленными  во  второй  главе произведениями;  четвертая глава повествует о философском  видении мироздания автором,  что  является  важным  аспектом  в  контексте данной темы.
Глава I. История становления жанра.
Появление утопического жанра.
В  утопической  литературе   отразилась   общественная потребность в гармонизации отношений между личностью и  обществом, в создании таких условий, когда  бы  интересы отдельных людей  и всего человеческого  сообщества  были  слиты,  а  раздирающие  мир противоречия разрешились бы всеобщей гармонией. Как  жанр,  утопия зародилась еще в эпоху возрождения. Английский писатель Томас  Мор опубликовал  книгу, где описывал устройство   государства  Утопия, вместе с тем вскрывая пороки и недостатки современного ему  уклада жизни. Уже в XVI-ом веке встала проблема несовершенства  общества, и пути её разрешения писатели пытались найти в создании  идеальных миров. Так, у Т. Мора в ирреальном идеалистическом государстве все материально  равны,  не  существует  ни  классовых  делений, ни привилегированных чинов, более того, излишнее богатство,  изобилие драгоценных  камней  и  металлов  является  атрибутикой  воров   и нарушителей закона. Томас Мор пытался сквозь безупречный,  «дивный новый мир»  показать  бесполезность  многих  современных  вещей  и порядков, донести до читателя  на его взгляд наиболее  совершенную
модель государства. Подобная линия четко  прослеживается  в  таких утопических произведениях эпохи Возрождения, как «Город солнца» Т. Кампанеллы, «Новая Атлантида» Ф. Бэкона  и  др.  Позже  эта  линия пройдет  через  произведения  Вольтера,  Руссо,  Свифта  и   через утопическую фантастику XX века.
Утопия ХХ века.
В XX веке развитие европейской и,  в  частности  британской, утопической традиции продолжалось.  В  основе  расцвета  утопии  в первые  десятилетия  XX  века  лежала  овладевшая  в  это   время общественным сознанием «научная эйфория»  —  когда  интенсификация научно-технического прогресса и, главное, резкое усиление  влияния научных достижения на качество жизни населения породили на  уровне массового сознания иллюзию возможности неограниченного совершенствования  материальной  жизни  людей  на  основе  будущих достижений науки и, главное, возможности  научного  преобразования не только природы, но  и  общественного  устройства  —  по  модели совершенной  машины.  И  символической  фигурой   как   в   рамках литературы, так и в рамках общественной жизни  первых  десятилетий XX века стал Г. Уэллс — создатель утопической  модели  «идеального
общества» как общества  «научного»,  целиком  подчиненного  научно подтвержденной целесообразности. В своем романе  «Люди  как  боги» (1923) Г. Уэллс несовершенству земного бытия,  где  царит  «старая концепция социальной  жизни  государства  как  узаконенной  внутри определенных рамок борьбы людей, стремящихся взять верх  друг  над другом», противопоставил подлинно научное общество —  Утопию  (сам выбор названия свидетельствует об опоре Г. Уэллса на традицию, идущую от Т. Мора). Особого внимания заслуживают отразившиеся  в  литературе первых десятилетий XX века утопические модели,  в  основу  которых легла идея «творческой эволюции», то  есть  осознанного  изменения человеком собственной природы, направления собственной эволюции  в то или иное желаемое русло.
Причины появления антиутопии как жанра.
Социальные  утопии   первых   десятилетий   XX   века   в значительной  степени  предполагали  непосредственную  взаимосвязь между  правом  Человека  на  достойную  жизнь  —  и  его  коренным изменением  (как  правило,  при  этом  оказывается  допустимой   и социальная селекция). В  значительной  степени  подобная двойственность утопического сознания в контексте базовых ценностей гуманизма и легла в основу сознания антиутопического. И эта  же двойственность утопии определила и некоторую размытость антиутопического жанра. По самому  определению  жанр  антиутопии предполагает не просто негативно окрашенное описание  потенциально возможного будущего, но именно спор с утопией, то есть изображение общества, претендующего на  совершенство,  с  ценностно-негативной стороны. (При определении более частных  базовых  черт  антиутопии можно в определенном приближении руководствоваться характеристикой жанра, данной В. -Г. Браунингом[2]  —  с  его  точки  зрения,  для антиутопии характерны: 1) Проекция на  воображаемое  общество  тех черт современного автору общества, которые вызывают его наибольшее неприятие. 2) Расположение антиутопического мира на расстоянии — в пространстве  или  во  времени.  3)   Описание   характерных   для антиутопического общества негативных  черт  таким  образом,  чтобы возникало  ощущение  кошмара.)  Однако  в  реальных  произведениях антиутопического жанра — именно в  силу  двойственности  утопии  — зачастую общество, представленное  как  в  целом  антиутопическое, одновременно раскрывается и со стороны своих  обретений  (так,  не случайно в целом антиутопический мир из романа О. Хаксли «О дивный новый  мир»  вобрал  в  себя  ряд  черт,  которые  -  с  некоторой корректировкой — станут и частью утопического мира  из  романа  О. Хаксли  «Остров»  (1962)).  В  равной   степени   и   произведения утопического жанра могут содержать в себе антиутопический  элемент (Г. Уэллс «Люди как боги»).
Глава II. Особенности жанра  антиутопии и их отражение в английской и американской литературе.
Расцвет антиутопии приходится на XX век.  Связано  это  как  с расцветом в первые десятилетия XX века утопического сознания,  так и  с  приходящимися  на  это  же  время  попытками  воплощения, с приведением  в  движение  тех социальных механизмов,   благодаря которым  массовое  духовное  порабощение  на  основе   современных научных достижений стало реальностью. Безусловно, в первую очередь именно на  основе  реалий XX века возникли антиутопические социальные модели в произведениях таких очень разных писателей, как Дж. Оруэлл, Р. Бредбери, Г. Франке, Э. Берджесс, и О.  Хаксли. Их  антиутопические  произведения  являются   как   бы   сигналом, предупреждением о возможном   скором  закате  цивилизации. Романы антиутопистов во многом  схожи:  каждый  автор  говорит  о  потере нравственности и о бездуховности  современного  поколения,  каждый мир  антиутопистов  это  лишь  голые  инстинкты  и  «эмоциональная инженерия»[3].
Антиутопия Г. Уэллса.
Антиутопические мотивы присутствуют даже у великого утописта Г.  Уэллса—при  всем  его  неприятии «хаоса» реального бытия современного ему западного общества. Дело в том, что Уэллс видел два пути преодоления этого «хаоса». Один  путь  —  путь  назад,  к тоталитарному  прошлому,  к  племенному  сознанию,  к  объединению «рассыпанных»  человеческих  единиц в могучие сообщества — национальные, государственные, имперские, которые, по определению, должны враждовать и периодически воевать  с  другими  аналогичными сообществами (иначе не будет скрепляющего каждое из этих сообществ начала); другой же путь — путь  вперед  —  это  путь  постепенного осознания людьми общности на  основе  общечеловеческого  единства, когда  личность  не   растворяется   в  каком-либо ограниченном сообществе  (нации,  государстве  и  др.),  а  становится частью общечеловеческого братства. «Антиутопическая»  модель  преодоления несовершенства  реального  бытия  предстала  в  романе  Г.  Уэллса «Самовластие мистера Парэма» (1930).
В романе моделируется фантастическая ситуация прихода к власти в Англии преподавателя   истории (символическая   деталь в художественном мире уэллсовского романа, знаменующая  обращенность в прошлое мистера  Парэма,  мечтающего  о  построении  «идеального общества» в староимперском варианте  (то  есть  по  существу  —  о возвращении   «золотого   века»,    «потерянного    рая»).  Увы, антиутопическая  модель, созданная Г. Уэллсом, оказалась пророческой: фактически в романе оказалось предсказанным многое из того, что произойдет в 1930— 1940-е  годы  (начиная  от  механизма прихода к власти тоталитарного диктатора — и кончая второй мировой
войной, только в романе Уэллса ее развязывает Англия).
Антиутопия Дж. Оруэлла.
Антиутопическое  общество  Дж.  Оруэлла  в  романе  «1984», вызывает прямые ассоциации  с  советским  обществом  в  сталинском варианте.  В  «новом  мире»  существует «министерство  правды» — «руководящий мозг, чертивший политическую линию, в соответствии  с которой  одну  часть  прошлого   надо   было   сохранить,   другую фальсифицировать, а третью уничтожить без остатка»[4]. А обитатели этого общества воспитываются на простых истинах, таких как  «Война — это мир. Свобода — это  рабство.  Незнание —  сила»[5].  Мир  в романе поделен на несколько государств, управляемых одной идеей  – захватить  власть.  Постоянно  воюющие  между  собой  государства, держат в полном неведении  своих  граждан,  более  того  враждебно настраивают их против таких же жителей  других  стран.  Ежедневные «двухминутки   ненависти»,   новостные   сообщения,    исполненные жестокими и ужасающими  подробностями  –  все  делается  лишь  для поддержания присутствия  страха у населения.  Война  в  этом  мире
скорее даже нужна не для власти над другими  территориями,  а  для полного контроля внутри страны.
Антиутопия Р. Бредбери.
Мир Рея Бредбери в романе «451° по Фаренгейту» менее жесток по сравнению  с   миром,   представленным   Дж.   Оруэллом.   Главным преступлением у Бредбери считается чтение книг или хотя бы наличие их  дома.  Существуют  специально  отведенные  пожарные   команды, уничтожающие книги. «Почему огонь полон для нас такой неизъяснимой прелести?  Главная  прелесть  огня  в  том, что он уничтожает ответственность  и  последствия.  Если  проблема  стала   чересчур обременительной — в печку  ее»[6]  —  так  формулирует  этическое кредо  своего  «антиутопического»  мира  Брандмейстер,   начальник пожарной   станции.    Бредбери    увидел    очевидные    элементы «программирования» личности  в современном ему буржуазном обществе массового потребления.
Глава III. Роман О. Хаксли «О дивный новый мир».
Предпосылки к написанию романа.
Как писал сам Хаксли, «О дивный новый мир» стал в значительной степени полемическим ответом  на  предложенную  Уэллсом  в романе «Люди как боги» модель идеального  «научного»  общества:  «Я  пишу роман о будущем «дивном новом мире», об ужасе уэллсовской утопии и о бунте против нее»[7]. И  позднее  в  «вновь  посещенном  «дивном новом мире» Хаксли отмечает, что темой книги является не сам по себе прогресс науки, а то, как этот прогресс влияет на личность человека». В сравнении с другими произведениями  антиутопистов роман Хаксли отличает материальное благополучие мира,  не  ложное, фальсифицированное богатство, как у Оруэлла в «1984», где душевные страдания  человека  тесно  связаны  с  его   благосостоянием,  а действительно  абсолютное  изобилие, которое  в  конечном   итоге приводит к деградации личности. Человек как личность – вот главный объект анализа Хаксли. И «О дивный новый мир» более чем  другие произведения этого жанра актуален именно  благодаря  такому  упору Хаксли на состояние человеческой души. В мире тупого  конвейерного
труда  и  столь  же  тупой  механической   физиологии   свободный, естественный человек – такое же экзотическое развлечение для толпы запрограммированных дикарей, как «стереовоющий  фильм  о  свадьбе горилл» или о «любовной жизни кашалота»[8].
Анализ произведения.
О. Хаксли при создании модели будущего «дивного  нового  мира» синтезировал  наиболее  обесчеловечивающие черты «казарменного социализма» и современного Хаксли общества массового  потребления. Однако Хаксли считал «усечение» личности до размеров,  подвластных познанию и программированию, не  просто  принадлежностью  какой-то отдельной социальной  системы  —  но  закономерным  итогом  всякой попытки научно детерминировать мир. «Дивный новый мир»  —  вот  то единственное, до чего может дойти человечество на пути  «научного» переустройства  собственного  бытия.  Это  мир, в котором  все человеческие желания предопределены заранее: те, которые  общество может удовлетворить, — удовлетворяются, а невыполнимые «снимаются» еще до рождения благодаря соответствующей «генетической  политике» в пробирках, из  которых  выводится  «население».  «Не  существует цивилизации   без   стабильности. Не  существует    социальной стабильности без индивидуальной...  Отсюда  и  главная  цель:  все формы индивидуальной жизни... должны быть строго регламентированы.
Мысли, поступки и чувства людей должны быть идентичны, даже самые сокровенные желания одного должны совпадать с желаниями  миллионов других.  Всякое   нарушение   идентичности   ведет к нарушению стабильности, угрожает всему обществу»[9] — такова правда «дивного нового  мира».  Эта  правда  обретает  зримые  очертания  в  устах Верховного Контролера: «Все  счастливы.  Все  получают  то,  чего хотят, и никто никогда не хочет того, чего он не  может  получить. Они обеспечены, они в безопасности; они никогда не болеют; они  не боятся смерти; им не досаждают отцы и матери; у них нет жен, детей и возлюбленных, могущих  доставить   сильные   переживания. Мы адаптируем их, и после этого они не могут вести  себя  иначе,  чем так, как им следует»[10].
Одна из  незыблемых  основ  антиутопического  «дивного  нового мира»  Хаксли  —  это  полная  подчиненность  Истины  конкретным утилитарным нуждам общества. «Наука, подобно  искусству, несовместима со счастьем. Наука опасна; ее нужно держать на цепи и в наморднике»[11],— рассуждает Верховный  Контролер,  вспоминая  о том  времени,   когда   его   справедливо,   по   его   теперешним представлениям, хотели покарать за то, что он слишком далеко зашел в своих исследованиях в области физики.  Мир в романе  представляет  одно  большое  государство.  Все  люди равны, но отделяет их друг от друга  принадлежность  к  какой-либо касте. Людей еще не родившихся сразу  делят  на  высших  и  низших путем химического воздействия на их зародыши. «Идеал распределения населения — это айсберг, 8/9  ниже  ватерлинии,  1/9  —  выше»[12]
(слова  Верховного  Контролера).  Количество  таких  категорий   в «дивном новом мире» очень  большое  —  «альфа»,  «бета»,  «гамма», «дельта» и далее по алфавиту — вплоть до «эпсилона». Примечательно здесь, что если пролы из «1984»  -  это  всего  лишь  безграмотные люди,  которым  кроме  простейшей  работы  выполнять   ничего   не представляется  возможным,  то  эпсилоны  в  «дивном  новом  мире» специально создаются умственно неполноценными для самой грязной  и рутинной   работы.   И  следовательно   высшие  касты   осознано отказываются от всяких контактов с низшими.  Хотя,  что  эпсилоны, что  альфа-плюсовики,  —   все   проходят   своеобразный   процесс «адаптации» сквозь  2040  –  метровую  конвейерную  ленту.  А  вотВерховные Контролеры  уже никак не могут войти  в разряд «счастливых младенцев»,  их  пониманию  доступно  все,  что доступно обычному «неадаптированному»  человеку,  в  том  числе  и осознание той самой «лжи во спасение», на которой построен «дивный новый  мир».  Их  пониманию  доступен  даже  запрещенный  Шекспир: «Видите ли, это запрещено. Но поскольку законы издаю  здесь  я,  я могу и нарушить их»[13].
В антиутопическом мире Хаксли в рабстве своем далеко  не  равны  и «счастливые  младенцы».  Если  «дивный   новый   мир»   не   может предоставить всем работу равной квалификации — то «гармония» между человеком  и  обществом  достигается   за   счет   преднамеренного уничтожения в человеке всех тех интеллектуальных или эмоциональных потенций, которые не будут нужны для, в прямом смысле этого слова, написанной на роду деятельности: это и высушивание  мозга  будущих рабочих, это и внушение им ненависти к цветам и книгам посредством электрошока и  т.д.  .  В  той  или  иной  степени  несвободны  от «адаптации» все обитатели «дивного нового мира» —  от  «альфы»  до «эпсилона», и смысл этой иерархии  заключен  в  словах  Верховного Контролера: «Представьте себе фабрику, весь штат  которой  состоит из альф, то есть из индивидуализированных особей... адаптированных так, что они обладают полной свободой воли и  умеют  принимать  на себя   полную   ответственность.    Человек,    раскупоренный    и адаптированный  как  альфа,  сойдет  с  ума,  если  ему   придется выполнять работу умственно дефективного эпсилона. Сойдет с ума или примется все  разрушать...  Тех  жертв,  на  которые  должен  идти эпсилон,  можно  требовать  только  от  эпсилона  но  той  простой причине,  что  для  него  они  не  жертвы,  а  линия   наименьшего сопротивления. Его адаптируют так, что он не может жить иначе.  По существу... все мы живем в бутылях. Но если мы альфы, наши  бутыли относительно очень велики»[14].
Хаксли говорит о лишенном самосознания будущем  как  о  чем-то само собой разумеющемся — и в романе «О дивный  новый  мир»  перед нами предстает общество, которое  возникло  по  воле  большинства. Правда, возникают на фоне большинства отдельные личности,  которые пытаются   противопоставить   свой   свободный   выбор   всеобщему запрограммированному счастью — это, например,  два  «альфа  плюса» Бернард Маркс и Гельмгольц Ватсон, которые  к  тому  же  не  могут полностью вписаться в структуру «дивного нового мира» из-за  своих физических недостатков; «что они оба разделяли, так это  знание  о том, что они были личностями». А Бернард  Маркс  доходит  в  своем внутреннем протесте и до такой сентенции: «Я  хочу  быть  собой... Отвратительным   собой.   Но   не   кем-то   другим,    пусть    и замечательным»[15].  А  волею  случая  вывезенный  из   резервации Дикарь, открывший для себя «Время, и Смерть, и  Бога»,  становится даже идеологическим оппонентом  Верховного  Контролера:  «Я  лучше буду  несчастным,  нежели  буду  обладать  тем  фальшивым,  лживым счастьем, которым вы здесь обладаете»[16].  Одним  словом,  романе Хаксли «О дивный новый мир» представлена борьба сил,  утверждающих антиутопический  мир,  и  сил,  его   отрицающих.   Даже   элемент стихийного бунта присутствует — Дикарь с криком «Я пришел дать вам свободу!»[17] пытается сорвать раздачу государственного  наркотика —  сомы. Однако  этот  бунт  основ  антиутопического  общества  не потрясает — чтобы ликвидировать его последствия,  достаточно  было распылить государственный наркотик сому в воздухе  с  вертолета  и пустить  при  этом  в  эфир  «Синтетическую   речь   «Антибунт-2». Стремление к самосознанию и к свободному  нравственному  выбору  в этом мире не может  стать  «эпидемией»  —  на  это  способны  лишь избранные,  и  эти  единицы  в  срочном  порядке  от   «счастливых младенцев»  изолируются.   Одним   словом,   Бернарду   Марксу   и Гельмгольцу Ватсону предстоит  отправка  «на  острова»  специально предназначенные для прозревших  интеллектуалов,  а  свободолюбивые речи Дикаря стали  всеобщим  посмешищем  —   осознав  это,  Дикарь повесился. «Медленно, очень медленно, как две медленно  движущиеся стрелки компаса, ноги  двигались  слева  направо;  север,  северо-восток,  восток,   юго-восток,   юг,   юго-запад,   запад;   потом приостановились  и   через   несколько   секунд   медленно   стали поворачиваться обратно, справа налево.  Юг,  юго-запад,  юг,  юго- восток,  восток...»[18]  —   так  заканчивается  роман.  При  этом происходит это на фоне радостных восклицаний  обитателей  «дивного нового  мира»,  жаждущих  необычного   зрелища.   Таким   образом, получается, что к уходу из жизни Дикаря подталкивают  не  те,  кто управляет  антиутопическим  миром,  —  а  его  рядовые  обитатели, которые в этом мире  счастливы,  —  и  потому  мир  этот,  однажды построенный,  обречен  в  рамках  созданной   Хаксли   модели   на устойчивость и процветание. Типологические  параллели   романа   «О   дивный   новый   мир»   и   других антиутопических произведений.
В большинстве цитируемых  произведений  «антиутопические» общества показаны в период своего расцвета  —  и,  тем  не  менее, дальнейшая селекция человеческого материала во имя высших целей  в этих обществах продолжается.  ».  В  оруэлловском  антиутопическом мире социальная селекция осуществляется посредством  «распыления»: «...Чистки и распыления были  необходимой  частью  государственной механики. Даже арест человека не всегда означал смерть. Иногда его выпускали, и до казни он год или два гулял на свободе. А случалось и так, что человек, которого  давно  считали  мертвым,  появлялся, словно призрак, на открытом  процессе  и  давал  показания  против сотни людей, прежде чем исчезнуть — на этот раз окончательно»[19]. Пожарные в антиутопическом обществе Р. Бредбери сжигают книги и  — при необходимости — людей: «Огонь разрешает  все!»[20].  Верховный Контролер  из  романа  «О  дивный  новый   мир»   более   гуманен. «Нарушителей спокойствия» он отправляет «на острова» —  в общество им подобных  —  и  по-человечески  им  завидует.  Но  и  Верховный Контролер признает в разговоре с группой изгоняемых: «Как  хорошо, что в мире так много островов! Не знаю, что бы мы стали делать без них? Вероятно, поместили бы вас всех в смертную камеру»[21].  «Для 1931 года это было смелым и страшным предупреждением. Прошло всего несколько лет, и островов стало действительно не  хватать»[22],  а «смертная камера» стала реальностью всеевропейского масштаба.
Наличие типологических параллелей,  связывающих  между  собой самые разные по художественной структуре антиутопии,  объясняется, прежде всего, наличием объективных тенденций в развитии  общества, которые реально  могли  выделиться  именно  в  те  антиутопические формы,  о  которых  идет  речь  в   данной   работе.   Будущее   в художественном    мире    ряда    европейских    и    американских «антиутопистов» — в  частности,  Дж.  Оруэлла,  Р.  Бредбери  и  в особенности О. Хаксли  — в  несколько  меньшей  степени  пронизано организованным насилием, хотя и не  отказывается  от  него  вовсе. «Все это произошло без всякого вмешательства  сверху,  со  стороны правительства. Не с каких-либо  предписаний  это  началось,  не  с приказов  или  цензурных  ограничений.  Нет!  Техника,  массовость потребления  —  вот  что,  хвала  Господу,  привело  к   нынешнему положению»[23] —  в этом видит истоки  грядущего  антиутопического мироздания Р. Бредбери. А  «дивный  новый  мир»  Хаксли  вообще  к страху апеллирует в последнюю очередь — он  апеллирует,  в  первую очередь,  к  человеку  потребляющему  и  стремящемуся  потреблять. Хаксли начала  при создании своего антиутопического мира  опирался в  значительной  степени  на  данность  массового  потребления   и зарождающейся «массовой культуры». В 1927 году,  Хаксли  вводит  в художественную  ткань  своего  романа  «Эти   бесплодные   листья» пророческие слова, произнесенные явно «автобиографическим» героем, мистером Челифером: «Дешевое печатание,  беспроволочные  телефоны, поезда, такси, граммофоны  и  все  остальное  создает  возможность консолидировать племена — не из нескольких тысяч  человек,  но  из миллионов... Через несколько поколений, может  быть,  вся  планета будет занята  одним  большим  говорящим  по-американски  племенем, состоящим из бесчисленных  индивидуумов,  мыслящих  и  действующих совершенно одинаково»[24]. Несколькими годами позже модель  такого общества будет сконструирована Хаксли в  романе  «О  дивный  новый мир». Можно согласиться в этой связи с П. Фиршоу в том, что Хаксли «скорее всего, не хотел делать свой роман сатирой на будущее. Ибо, в конце концов, для чего нужна  сатира  на  будущее?  Единственное имеющее смысл будущее — это  будущее,  которое  уже  существует  в настоящем, и  антиутопия Хаксли «О дивный новый мир»,  в  конечном счете, есть  «выпад  против  концепции  будущего,  существующей  в настоящем»[25]. Но, надо признать, что Хаксли –  все же сатирик. И при сравнении его романа с антиутопией Дж. Оруэлла «1984» очевидно присутствие   иронии.   Если   снятие    напряжения    посредством синтетического джина в «1984» не вызывает ни какого удивления,  то у Хаксли, именно благодаря его саркастичным  двустишьям,  принятие сомы порождает большой интерес, и выделяет сому  как  немаловажный регулятор массового самосознания:
Лучше полграмма – чем ругань и драма[26];
Примет сому человек – время прекращает бег,
Быстро человек забудет, и что было и что будет.[27]
Показательно отношение «новых  миров»  к  истории.  В  «1984» прошлое  постоянно  подменяется,  существуют   целые   центры   по ликвидации не угодных исторических  фактов.  У  Хаксли  с  прошлым поступают  иначе.  Историю  выдают   за   совершенно   бесполезную информацию,  и  действительно  это  проще  отбить   интерес,   чем постоянно все ликвидировать. ««История – сплошная чушь»… Он сделал сметающий жест, словно невидимой метелкой смахнул горсть  пыли,  и пыль та была Ур Халдейский и Хараппа, смел древние паутинки, и  то были Фивы, Вавилон, Кносс, Микены. Ширк, ширк метелочкой, – и  где ты, Одиссей, где Иов, Гаутама, Ийсус? Ширк!..»[28].
В 1959 году, в своем эссе  «Вновь  посещенный  «дивный  новый мир» Хаксли, проследив эволюцию западной  цивилизации,  начиная  с времени  создания романа «О дивный новый мир»  и  кончая  временем создания этого эссе, придет к выводу о последовательном  и  весьма быстром движении  именно  в  направлении,  где  конечный  пункт  — мироустройство,  по  сути   своей   родственное   антиутопическому мироустройству «дивного нового мира». И если во время  работы  над романом «О дивный новый мир», как признается Хаксли в эссе  «Вновь посещенный дивный новый мир», он все-таки  считал,  что  торжество такого мироустройства возможно но в весьма далекой перспективе, то теперь, в конце 1950-х, подобное мироустройство откроется ему  как близкое будущее. При этом в своем эссе Хаксли  научно  анализирует факторы  реального  бытия,  объективно  способствующие   торжеству именно такого мироустройства: это,  прежде  всего,  перенаселение, которое  делает  концентрацию  власти  в  одних   руках   жизненно необходимой; далее  —  это достижения науки, начиная с открытий И. П. Павлова (примечательно, что  в  антиутопическом  «дивном  новом мире» Павлов канонизирован — наряду с Фордом, Фрейдом,  Марксом  и Лениным —  как  творец  научного обоснования  системы манипулирования людьми на бессознательном уровне) и кончая  научно организованной пропагандой; наконец  —  это  создание  препаратов, родственных государственному наркотику соме в «дивном новом мире». Обосновывая реальность опасности, Хаксли в этом эссе вступает в спор с Дж. Оруэллом. Если  Дж.  Оруэлл  основную  опасность  для цивилизации видел  в  формировании  научно  организованных  систем подавления, то Хаксли считал, что достижения науки XX века  делают возможной значительно менее грубую по своим внешним формам, но  не менее эффективную массовую «деиндивидуализацию», основанную не  на прямом  насилии,  но   на   эксплуатации   человеческой   природы. Собственно, еще в своем письме к Дж. Оруэллу от  21  октября  1949 года Хаксли, признавая роман Оруэлла «1984»  серьезным  культурным явлением, тем не менее,  вступит  с  Оруэллом  в  спор  именно  по проблеме реальных перспектив общества. В этой связи Хаксли  пишет: «В реальности неограниченное  осуществление  политики  «сапога  на лице» представляется сомнительным. Я убежден в том,  что  правящая олигархия найдет менее трудный и требующих меньших  расходов  путь управления  и  удовлетворения  жажды  власти  и  что   это   будет напоминать то, что описано мной в романе «О дивный новый мир»[29]. Далее в этом письме Хаксли описывает  достижения  науки,  делающие возможным такой ход событий (открытия Фрейда, внедрение гипноза  в психотерапевтическую практику, открытия барбитуратов и  др.)  —  в итоге, по словам Хаксли, «...Уже при  жизни  следующего  поколения правители мира поймут, что «адаптация в  младенчестве»  и  гипноз, сопряженный  с использованием наркотических средств, более эффективны как инструменты управления, чем клубы и тюрьмы,  и  что жажда власти может быть удовлетворена через внушение людям любви к своему рабству в столь же полной мере, как  и  через  бичевание  и «вбивание» покорности. Другими словами,  я  чувствую,  что  кошмар «1984» обречен претвориться в кошмар мира, имеющего  больше  точек соприкосновения с тем, что я вообразил в романе  «О  дивный  новый мир»[30]. В своем эссе «Вновь посещенный «дивный новый мир» (1959) Хаксли  продолжает  свой   спор с Оруэллом, доказывая, что потенциально  возможное  «деиндивидуализированное»   общество   не будет, в отличие от  смоделированного  Оруэллом,  базироваться  на непосредственном  насилии,   что   это   будет   «ненасильственный тоталитаризм»[31] и что  при  этом  даже  сохранятся  все  внешние атрибуты демократии —  именно  в  силу  соответствия  такого  рода мироустройства основным законам человеческой природы.  Джон  Уэйн, полемизируя с Хаксли  —  автором  романа  «О  дивный  новый  мир», говорит о том, что реальная угроза цивилизованному  миру  заложена вовсе не там, где ее видит Хаксли,—  не  в  движении  к  стирающей личность «гармонии» и в росте массового потребления, но в грядущем перенаселении, истощении природных ресурсов  и  связанном  с  этим жестком контроле за потреблением —  «Хаксли  изобразил  прекрасный старый мир, мир, переживающий великий  материальный  расцвет...  В мире, к которому мы идем, опасность будет  состоять  в  поклонении дьяволу  и  сжигании  ведьм»[32].  Что   же   касается   опасности воплощения антиутопического мира из романа Хаксли «О дивный  новый мир» — то Хаксли, считая до самого конца жизни такой исход  вполне возможным и в чистом виде  неприемлемым,  тем  не  менее,  в  свои поздние «положительные программы» включает элементы компромисса  с подобного  рода  мироустройством.  И  если  для  Хаксли    периода создания романа «О дивный новый  мир»  существовал  двухвариантный выбор: или «гармония» в варианте «дивного нового мира» — или  хаос и страдания современного  Хаксли  мира  как  неизбежная  плата  за свободу, познание Добра и Зла, наконец —  за  сохранение  «я»,  то Хаксли последних лет жизни будет стремиться  к  конвергенции  этих моделей мироустройства — во имя  сохранения  свободы,  познания  и Личности,  но  одновременно  -   и   преодоления   страдания   как неотъемлемой части человеческого бытия.
Глава IV. Социально-философские воззрения О. Хаксли.
Очевидно то, что антиутопическая линия  в  творчестве  Хакслинеразрывно связана с его агностически-пессимистической  концепцией мира,   с   его   идеей   невозможности    познания    объективной действительности вообще и  объективной  основы  любой  ценности  в частности. Объективное и субъективное содержание любой ценности  в художественном мире Хаксли  разделены непреодолимой стеной. Хаксли  в бессилии мечется в поисках Абсолюта.  Ценности,  которые  в  то время  обнаруживают   в   глазах   Хаксли   свою   неабсолютность, относительную субъективность и т.д., утрачивают  отныне  для  него свое объективное значение вообще. Отсюда — абсолютное  сомнение  в отношении   объективного,   общечеловеческого   характера,   любой реальной   ценности.   Фактически   перед   Хаксли    стоят    два принципиально отделенных друг от друга  ряда  ценностей.  С  одной стороны  —  возможно,  существующие  и  —  опять  же,  возможно  — реализующиеся на Земле ценности объективные, высшие, «абсолютные», а именно Истина, Добро и Красота. С другой стороны — субъективные, относительные «ценности», основной критерий которых — соответствие легко  вычисляемым  утилитарным  потребностям  человека.  Это  для Хаксли — единственная доступная  человеческому  разуму  ценностная реальность,  а  уже  эта  реальность  определяет  и  «прикладные», выработанные для упорядочения утилитарных  потребностей  моральные нормы, и  «прикладное»,  развлекательное  искусство.  Связи  между гипотетически существующим  абсолютным  Добром  и  этими  частными моральными  нормами,  равно   как   и   связи   между   не   менее гипотетической  высшей  Красотой  и  «красотой»  утилитарной,  для Хаксли не  существовало.  Человек  в  художественном  мире  Хаксли оказывается  в  двух  совершенно  не  связанных  друг   с   другом измерениях. С одной стороны, человек в художественном мире  Хаксли наделен способностью допускать в свой кругозор категории  Абсолюта и анти-Абсолюта, мыслить в категориях Добра и Зла,  Прекрасного  и Безобразного, подниматься в «бездну  над  нами»  и  соответственно спускаться в «бездну под нами». В этом  измерении  разум  человека обречен на абсолютное сомнение. Но, с другой  стороны,  человек  в художественном мире Хаксли обладает рядом  материально  выраженных утилитарных потребностей и способен адекватно — на эмпирическом  и логическом  уровнях  —  осознавать  их  истоки,  а  значит —   и регулировать в   рамках   общества   их   удовлетворение.   Такая «двухуровневая» трактовка человека и определяет позицию Хаксли как социального  мыслителя,  в  частности  -  его  оценку  способности человека к разумному  переустройству  своего  бытия.  Тот  Абсолют социального устройства, к которому, в  конечном  счете,  стремятся все  реформаторы  и  революционеры,  —  это  для  Хаксли  общество абсолютной  свободы,  в  которой  не   существовало   бы   никаких противоречий между волей отдельного  человека  —  и  волей  других людей, общества в целом. Однако, стремясь к такой свободе, человек в рамках художественной концепции Хаксли одновременно и боится ее— не желая быть познанным, вычисленным, запрограммированным во  всех своих проявлениях: он боится такой свободы, переходящей  в  высшую несвободу, — и потому постоянно демонстрирует свою непознаваемость. Именно поэтому невозможно, по  Хаксли,  «научное» переустройство общества реальных людей — этому  противостоят  все, не подчиняющиеся разуму человеческие страсти,  этому  противостоит человек,  допускающий  в  свой  кругозор  непознаваемые  в   своей абсолютности категории — Добра и Зла, Прекрасного и Безобразного — и допускающий в свою  душу  страсти,  не  поддающиеся  логическому вычислению.
Проблемы, заложенные противоречием между абсолютным содержанием базовых человеческих ценностей  и  их  ограниченными, условными толкованиями в рамках отдельных человеческих  сообществ, тревожили Хаксли на протяжении всей его жизни и воспринимались  им во  всей  их  сложности  и  неоднозначности.  С  одной  стороны  — богоутрата  и  смыслоутрата,  обрушившиеся  на   человека   первых десятилетий XX века (когда, по характеристике Г.-Г. Уоттса, «стало казаться ясным, что  человеческие  ценности  не  имеют  первичного происхождения  в  сознании  и  слове  божества  (Божья  воля   для человека),  что  они,  вместо  этого,   ведут   свое   начало   от человеческой   воли   для   самого   себя»;   с   другой   стороны —необходимость  хотя  бы  условного,  ограниченного   человеческим несовершенством «ценностного  кода»  (или  множества  такого  рода «кодов» в рамках  разных  цивилизаций)  как  средства  организации земной жизни людей. (По характеристике все того  же  Г.-Г.  Уоттса это — «подчинение особенному коду, который есть  набор  обычаев  и табу, регулирующих семейные отношения и общественную мораль. Такой код...  был   достоин   сохранения   в   силу   своей   социальной полезности»[33]). И уже в своей работе «Раздумья по поводу» (1927) Хаксли  затрагивает   проблему   обязательных   аксиом,   которые, естественно, не могут отражать реальность во всей ее полноте  —  в силу  ее  непознаваемости  —но  познание  которых  необходимо  для мирного существования общества.  Отдельно  в  этой  работе  Хаксли рассматривает необходимые допущения, которые должны приниматься  в качестве аксиом в демократическом обществе: «Что  касается  теории демократии — то первородные допущения таковы: что разум одинаков и полноценен во всех людях и что все люди по природе своей равны.  К этим допущениям присоединяется — несколько естественных  следствий — что люди по природе своей хороши и по природе своей разумны, что они   продукт  окружающей  обстановки  и  что  они   неограниченно обучаемы»[34](позже,  уже  в  1959  году,  в  своем  эссе   «Вновь посещенный «дивный новый мир» Хаксли коснется все той же  проблемы противоречия   между   невозможностью   абсолютного    ответа    и необходимостью  принимать  как  данность   ответы   относительные: «Опущения и упрощения помогают нам обретать  понимание  —  но,  во многих случаях, ложное понимание; ибо наше понимание в этом случае будет производно от понятий, сформулированных тем,  кто  упрощает, но не от объемной и  разветвленной  реальности,  от  которого  эти понятия будут так  произвольно  разделены.  Но  жизнь  коротка,  а информация бесконечна...  На  практике  мы  постоянно  вынуждаемся делать  выбор  между  неадекватно  усеченным   толкованием   —   и отсутствием толкования  вообще»[35]).  Исходя  из  вышесказанного, условные, ограниченные ценности —  как  альтернатива  непостижимым абсолютным — неизбежны — причем, с точки  зрения  Хаксли,  базовые ценности современного ему демократического общества даже в большей степени условны и  ограниченны,  чем  ценности  религиозные  (тоже базирующиеся  на  необходимых  допущениях),  поскольку  вообще  не обращены  к  Высшему  и  Абсолютному,  находятся  в   пространстве достижимого и реализуемого: «И  когда  идеал  достигнут,  мир  для любого  человека,  который   остановится   на   мгновение,   чтобы задуматься, станет суетой сует. Альтернативы: либо не  думать,  но продолжать  болтать  и  вертеться,  как   будто   делаешь   что-то чрезвычайно важное, либо же  —  признать  суетность  мира  и  жить цинично»[36]. Антиутопический «дивный новый мир»,  смоделированный Хаксли, — мир достигнутого общественного  идеала,  поскольку  этот идеал снижен до постижимого и  достижимого  уровня.  Но  обитатели этого мира лишены возможности  выбрать  вторую  из  представленных Хаксли альтернатив  —  они  лишены  возможности  «остановиться  на мгновение, чтобы задуматься». В результате Истина Добро и  Красота вытесняются  из  кругозора  обитателей  «дивного   нового   мира», подменяясь  субъективными  «ценностями»  (корпоративная   кастовая мораль,  развлекательное  Искусство  и  др.).   В   центре   всего утилитарно-ценностная  категория  Счастья:  «Нужно  было  выбирать между счастьем и тем, что древние называли высоким искусством.  Мы пожертвовали  искусством»[37],  то  есть  Красотой,    с   горечью признается Верховный Контроллер.
Заключение
Особого  внимания  заслуживает  в  художественном  мире  О.Хаксли   антиутопический   компонент,   который    неотделим    отвзаимосвязанных  между   собой   утопической   и   антиутопической традиций. В этой связи антиутопический мир из романа О. Хаксли  «О дивный новый мир» не может рассматриваться вне связи с мирозданием романа Дж. Оруэлла «1984», вне контекста полемики О. Хаксли  с  Г. Уэллсом – автором  утопического романа «Люди как боги» и др.
Нет сомнений, что жанр антиутопии в наше  время   обретает все   большую   актуальность.   Многие   авторы    антиутопических произведений первой половины ХХ века   пытались предвидеть  именно то время, в котором  мы  проживаем.  Сам  Хаксли  в  свою  очередь отмечает: ««О дивный новый мир» – это книга о будущем,  и,  каковы бы ни были ее художественные или  философские  качества,  книга  о будущем способна интересовать нас, только если содержащиеся в  ней предвидения склонны осуществиться. С нынешнего  временного  пункта новейшей  истории  –  через  пятнадцать  лет  нашего   дальнейшего сползания по ее наклонной плоскости – оправданно  ли  выглядят  те предсказания? Подтверждаются или опровергаются  сделанные  в  1931 году прогнозы горькими событиями, произошедшими с тех пор?»[38]
Таким образом, в данной работе  был  рассмотрен  роман  «О дивный новый мир»  как  уникальное  антиутопическое  произведение, которое способно говорить о будущем не как о чем-то отдаленном,  а как о неизбежно приближающемся. И как уже отмечалось,  на  примере антиутопий  других  англоязычных  авторов  в  данной  работе  были выделены особенности романа Олдоса Хаксли.
Список  литературы:
Хаксли О.О дивный новый мир. // Хаксли О. О дивный новый мир. -М.: Тера - книжный клуб, 2002 с. 620. Хаксли О. Новеллы – Л.: Худож. Лит., 1985. Бредбери Р.  451° по Фаренгейту // О скитаниях вечных и о земле. – М.: Правда, 1987. Оруэлл Дж. 1984 // Дж. Оруэлл. 1984.  Скотный  двор.  Т.1.  –  М.: Капик, 1992.
Уэллс Г. Самовластие мистера Парэма// Собр. соч. в 15 т.   Т.12  – М.: Правда, 1964.
Гнедовский М.  Философская мастерская Олдоса  Хаксли  //  Путь.  – 1995. – N8. – c.234-239. Ивашева В. В.  Английская литература Великобритании ХХ века. – М.: Просвещение, 1967. Лазаренко О. Вперед смотрящие: (О романах-антиутопиях  О.  Хаксли, Дж. Оруэлла, А. Платонова) // Подъем. – 1991 – N9 – с.233-239. Латынина Ю. В ожидании Золотого Века. От сказки  к  антиутопии  // Октябрь. – 1989. -  N6 – с.177-187 Палиевский  П.  Гибель  сатирика  //  Современная  литература   за рубежом. – М.: Сов. писатель, 1962. Палиевский П. Непрошенный мир(Послесловие к роману  О.  Хаксли  «О дивный новый мир») // Иностранная литература. – 1990 –  N4.-c.125- 126. Рабинович В. Ф.М.  Достоевский  и  О.  Хаксли.  Некоторые  аспекты социально-философских исканий // Содержание  и  форма  в  языке  и литературе. – Свердловск: УрГУ, 1987. – с.80-92.  Рабинович  В.  Утопия  и  антиутопия  ХХ  века  //  Рабинович  В. Зарубежная литература: Учебное пособие – Екатеринбург: УрГУ, 1991. Ребикова  Л.  О  некоторых  социально-политических  тенденциях   в антиутопии О. Хаксли «О дивный новый мир»  //  Вестник  ЛГУ.  Сер. История, языкознание, литературоведение. Вып. 3. –Л., 1986. Спивак М. Лазурное блаженство забытья: (Детство в  антиутопиях  ХХ века) Шишкин А.  Есть  остров  на  том  океане:  утопия  в  мечтах  и  в реальности // Утопия и антиутопия ХХ века. Вып. 1. – М.: Прогресс, 1990.