Материалом для трагедии «Пир во время чумы» послужила сцена из драматической поэмы английского поэта-романтика Вильсо на «Чумной город». Однако вольный перевод представляет собой лишь сюжетную основу произведения — трагедия наполнена личными переживаниями поэта. Пушкин писал маленькие трагедии осенью 1830 года, когда в центральной части России свирепствовала холера, Москва была оцеплена, и путь из Болдина был для поэта закрыт. Он оказался в деревне накануне свадьбы. Душевное состояние Пушкина было тревожным, его угнетала оторванность от большого мира, горечь потери близких друзей, вступивших на Сенатской площади в жертвенное противоборство с «жестоким веком». В окружении смерти, в тревожном замкнутом мире Пушкин вдруг пережил настоящий пир поэтического вдохновения, который в обостренном душевном восприятии поэта ассоциировался с пиром во время чумы. Драматическое сочетание абсолютной тборческой раскрепощенности и огромного психологического напряжения определило яркую лирическую окрашенность произведения Тема пира как торжества, высшего напряжения душевных сил, апогея самовыражения героя воплощена во всех маленьких трагедиях, и всякий раз пир оборачивается гибелью, моральной или физической: окружающий мир как бы мстит героям за попытку вырваться за пределы пронизывающих жизнь противоречий, самоутвердиться независимо от разрешения глобальных проблем. Общество как совокупность индивидуумов и саморегулирующийся организм решительно пресекает стремление утвердить свою правду и стать независимым, оградиться от всеобщих проблем. Личность должна или противостоять миру, или погибнуть, а все попытки занять отстраненную позицию обречены на неудачу.
Если в других маленьких трагедиях герои вовлекаются в конфликт, самонадеянно пытаясь разрешить личные проблемы, то в «Пире во время чумы» они поставлены перед фактом: катастрофа уже свершилась. В драме практически нет внешнего действия, мало диалогов — главное место занимают монологи и песни, в которых воплощаются различные человеческие характеры, варианты поведения в условиях роковой неизбежности. Герои практически изолированы от мира.
Все драматургическое пространство — это маленький оазис в пустыне мировой катастрофы, которая вот-вот поглотит и этот временный приют героев. В такой ситуации, на грани жизни и смерти, особую силу и выразительность имеет каждое душевное движение человека. Особую насыщенность приобретают даже интонации исповедей героев, поскольку проецируются на всю предшествующую жизнь и освещены светом вечности. Это придает трагедии высокий драматический накал и особый, напряженный лиризм.
Место действия — крохотный островок в мире мертвых, занятый пирующими во время чумы. Вокруг — тележки с трупами, многие родные и друзья уже преданы земле. Герои обречены на гибель и отдают себе в этом отчет. Но сознание неотвратимости судьбы переживается ими по-разному. Молодой человек, предла гающий выпить «с веселым звоном рюмок, с восклицаньем» в честь умершего первым .Джаксона, стремится не думать о приближающейся смерти. В демонстративном веселье, в шумных наслаждениях он надеется найти забвение. Однако председатель пира Вальсингам настоял, чтобы в честь погибшего выпили скорбно, в молчании, Предложение молодого человека председатель находит неуважительным к памяти ушедшего и незаслуженно пренебрежительным к смерти.
Луиза, отчаянно спасаясь от одиночества, держится вызывающе-уверенно, демонстрируя окружающим жесткость суждений, эгоистическое пренебрежение к душевным коллизиям участников пира. Она грубо отозвалась о нежной, наполненной любовью, самоотверженностью и состраданием песне Мери: «Не в моде теперь такие песни! Но все ж есть еще простые души: рады таять от женских слез и слепо верят им». Казалось бы, душевная черствость, ограниченность, примитивность восприятия свидетельствуют о безразличии Луизы к смерти: ведь недостаток воображения не позволяет адекватно оценить бездну между жизнью и смертью. Но Луиза совершенно не готова к смерти, ее нарочитая грубость — только поза, желание скрыть всеобъемлющий, парализующий страх. Ее слабость (увидев подъезжающую телегу, наполненную мертвецами, Луиза неожиданно падает в обморок) вызывает у душевно чуткой Мери прилив нежности и сочувствия, Мудрый, но не склонный к чувствительности Вальсингам, напротив, высмеивает психологическую неполноценность Луизы, рядящуюся в тогу цинизма и высокомерия: Ага! Луизе дурно; в ней, я думал, По языку судя, мужское сердце. Но так-то — нежного слабей жестокий, И страх живет в душе, страстъми томимой! Черствому эгоизму Луизы противостоит самоотверженное великодушие и тонкость Мери. Девушка с фаталистическим спокойствием ожидает приближение смерти, воспринимая происходящее со смиренной боязнью и покорностью судьбе. Печать смирения и покорности несет любое высказывание Мери, все жизненные невзгоды, выпавшие на долю людей, не вызывают у нее панического ужаса. Человеку свойственно бояться грозных и непонятных проявлений огромного мира. Он слаб и беззащитен перед лицом вечности, но таков его удел, так устроена жизнь. Ни тени мысли о противостоянии, тем более о борьбе с судьбой не возникает в песне Мери, высшее проявление человеческой мудрости — смиренно заботиться о спасении души, предоставив Богу распоряжаться жизнями людей:
Поминутно мертвых носят,
И стенания живых
Боязливо Бога просят
Успокоить души их!
Поминутно места надо,
И могилы меж собой,
Как испуганное стадо,
Жмутся тесной чередой. Смерть — естественный итог жизни человека. Катастрофа, несущая смерть множеству людей, — проявление высшей мировой воли, неподвластной человеку, не вызывает чувства протеста у Мери, Столь же стоическую покорность проявляет она и в отношении собственной судьбы. Мери верит в вечную жизнь после смерти, и это помогает ей пережить физическую разлуку с возлюбленным. Если уж ей суждено погибнуть в расцвете юности, она хочет защитить любимого, не позволяя ему приближаться к телу умершей. Лирическая героиня песни проявляет на закате жизни высокую самоотверженность, предоставляя возлюбленному избежать смерти, уйти «куда-нибудь, где б ты мог души мученье усладить и отдохнуть». Героиня обещает любимому не радости жизни, а утешение в памяти о любимой, которая тоже сохранит о нем вечную память. Она верит, что спасенный ею возлюбленный обретет душевный покой, умиротворение от сознания того, что ее жертвенная душа будет всегда сопутствовать ему:
И когда зараза минет, Посети мой бедный прах; А Эдмонда не покинет Дженни даже в небесах!
Песня Мери — гимн высокой и вечной любви, способной преодолеть смерть, и в то же время реквием погибшим от страшной напасти. В этой песне воплощено величие женского начала, идея женской верности и самоотверженности.
Совсем иначе воспринимает ситуацию председатель пира Вальсингам. Тональность его песни пронизана оптимизмом, энергией. Его монолог не о жертвах и не о печальной памяти погибших от чумы, а о жизни и битве со смертью за жизнь. Вальсингам не смиряется безропотно перед бедой, сознавая ее' масштабы, а бросает ей вызов. Не пир прославляет он, а бой, не самозабвение и смирение перед роком, а вызов небесам, не бегство, а борьбу! Герой обращается к воле человека, побуждая его к действию, к активному противостоянию ударам судьбы, к проявлению своих лучших качеств. Каков бы ни был результат неравного противостояния — недостойно человека смиряться перед неизбежной гибелью, а если уж встретить смерть, то встретить ее с открытым забралом. В этом сила человека, его подлинное величие. Вальсингам утверждает даже алогичную, казалось бы, мысль: бросив вызов небесам, «сердце смертное» может обрести в бою подлинное бессмертие. Разумеется, это не бессмертие на небесах, которое проповедует Мери, не христианская вечная жизнь. Бессмертие Вальсингама — в сердцах и памяти людей. Его песня — художественная и смысловая кульминация пьесы.
Две песни — эмоциональная ось трагедии. «Жалобная песнь» Мери — прославление самоотвержения и смирения перед неизбежной гибелью, верности и любви, неподвластных смерти, Песня Вальсингама — гимн самоутверждения человека, его дерзости и гордости перед лицом смерти, утверждение человеческого бессмертия в борьбе за жизнь. Казалось бы, авторская идея полностью воплощена в активной жизненной философии председателя. Но Пушкин исследует жизнь во всей ее полноте и сложности и старается избегать окончательных оценок. Приход священника вносит диссонанс в уже определившуюся победу философии Вальсингама о возвышающем человека героическом поединке с непреодолимым. Он находит точные и сильные слова для осуждения пира, которые заставляют задуматься председателя. Священник тоже стремится ободрить угасший взор, но он не верит в возможность физического спасения и лишь помогает подготовиться к смерти, напоминая о муках ада и райском блаженстве:
Прервите пир чудовищный, когда Желаете вы встретить в небесах Утраченных возлюбленные души. Вальсингам  прислушивается   к  упреку священника о том, что их «ненавистные восторги смущают тишину гробов», и задумывается о своем праве на внушение другим своей воли. Но все же нет оснований утверждать, что он предпочтет жизни на краю гибели  смирение  и  бездействие  перед лицом смерти.